Жила-была коза с тремя козлятами. Со старшим и средним прямо сладу не было — уж такие проказники и непоседы, а младший был на диво прилежным и послушным. Как гово­рится : пять пальцев на руке, и все разные.

Кликнула однажды коза своих козлят и говорит: — Милые мои детушки! Я в лес пойду, вам еды принесу. А вы дверь за мной заприте, друг с дружкой не ссорьтесь и никому не отпирайте, пока голоса моего не услышите. Как приду, сразу по песенке узнаете. Вот что я вам спою:

Детушки, козлятки,

Отоприте хатку.

Ваша мама пришла,

Молочка принесла,

И еще вам несет

Свежей травки

Полный рот,

Чечевицы

На копытце,

Меж рогов Пучок цветов,

А под мышкой

Мамалыжку.

— Поняли, что я сказала?

— Да матушка, — ответили козлята.

— Могу я на вас положиться?

— Будь покойна, матушка, — выскочили вперед стар­шие. — Мы ребята хоть куда, наше слово крепко.

— Если так, дайте расцелую вас! Да храни вас бог от бе­ды и счастливо оставаться, детушки!

— Добрый путь, матушка, — со слезами на глазах отве­тил меньшой. — Возвращайся скорей и принеси нам еды.

Пошла коза в лес, а козлята дверь за ней закрыли, засов задвинули. Но, как говорится, стены имеют уши, а окна — глаза. Разбойник-Волк — да, знаете, кто? — тот самый, ко­торый козе кумом доводится — давно уж ждал случая пола­комиться козлятиной. Вот и подслушал он теперь, притаив­шись за козьей хаткой, как мать-коза детушек своих настав­ляла.

«Ладно, — подумал он. — Теперь знай, не зевай. Только бы дверь отворили мне, а там уже будет прок. Мигом с них шкурки сдеру!»

Сказано — сделано. Подходит волк к двери, песенку за­певает:

Детушки козлятки,

Отоприте хатку,

Ваша мама пришла,

Молочка принесла,

И еще вам несет

Свежей травки

Полный рот,

Чечевицы

На копытце,

Меж рогов

Пучок цветов,

А под мышкой!

 Мамалыжку.

— Ну-ка, ребятки, бегом открывайте! Бегом!

— Братцы, — закричал старший козленок. — Быстрее отпирайте, матушка нам еды принесла.

— Не отпирайте, братцы, — сказал меньший, — а то нам худо придется. Это не матушка. Я по голосу узнаю. У мамень­ки нашей голос не такой густой и хриплый, а приятный и то­ненький.

Услыхал волк такие слова, пошел к кузнецу — язык и зубы отточить, чтоб голос у него стал тоньше, и снова стучится к козлятам в дверь:

Детушки, козлятки,

Отоприте хатку...

— Слышите? — говорит старший. — А то заладили одно; не матушка это, не матушка. Кто же? Тоже ведь уши и у ме­ня. Пойду отопру.

— Братец! Братец! — снова закричал младший. — Послу­шай меня. Мало ли кто придет и споет:

Скорее откройте,

Пришла ваша тетя!

Что же, вы и тогда отпирать будете? Вы же знаете, что наша тетушка умерла давным-давно, и косточки, верно уж, сгнили.

— Ну что, разве не говорил я? — рассердился старший,

— Хорошее дело, когда яйца курицу учат. Станем мы матушку столько времени за дверью держать! Нет, пойду и отопру...

Младший тогда проворно юркнул в печную трубу, ногами в шесток уперся, носом в сажу уткнулся, молчит, как рыба, дрожит со страху как осиновый лист. Средний тоже — прыг под квашню; съежился в комок, как мог. Молчит, как земля, с перепугу шерсть на нем дыбом: кто бежит — не герой, зато живой! А старший у двери стоит: отпереть — не отпереть? Все-таки отодвинул засов. И кого же он видит? Да разве успе­ешь разглядеть, когда у волка в животе урчит и глаза с голо­духи сверкают. Недолго думая, впился зубами козленку в гор­ло, голову оторвал и так его живо сглотнул, будто на один зуб ему было. Облизнулся потом и стал по хате шарить, при­говаривая:

— Почудилось мне, что ли, или и впрямь я несколько го­лосом тут слышал? Да что-то, словно сквозь землю провалились... где они, где?

Заглянул туда, заглянул сюда — нет козлят, да и только!

— Чудеса в решете! Что же мне делать-то? Впрочем, не­куда спешить... Лучше присяду вон там, дам отдохнуть ста­рым костям...

Кряхтя и охая, уселся кум на квашню. Сел, и то ли кваш­ня скрипнула, то ли кум чихнул, только козленок под кваш­ней не стерпел. Видать, нелегкая толкнула:

— На здоровье, крестненький!

— Ах, ты... ах ты, проказник! Вот где пристроился? Иди, дорогуша, к крестненькому, он тебя расцелует!

Приподнял квашню, вытащил козленка за уши, и только пух пошел от бедняги! Как говорится: сам на себя беду на­кликал.

Пошарил-пошарил волк по хате, авось еще что-нибудь най­дет, но больше ничего не нашел: потому что меньшой козле­нок сидел смирнехонько, молчал как рыба. Видит волк, что нечем больше поживиться, другое задумал: выставил в окош­ках козлиные головы с оскаленными зубками, словно смеют­ся; после вымазал стены кровью, чтобы еще больше козе насолить, и пошел восвояси. Как только убрался разбойник, младший козленок выскочил из трубы и засов задвинул. Шерсть стал на себе рвать, горько, горько братцев оплакивать:

— Милые братцы мои! Кабы не послушались волка, не съел бы он вас! А бедная матушка и не знает, какая с вами беда стряслась!

Плачет-убивается, чувств едва не лишился.

Но что тут поделаешь? Не его вина, что вышла братьям глупость боком. А пока он стонал да плакал, коза домой спе­шила, еду козлятам несла, запыхалась. Подошла к хате, а из окон на нее две Головы глядят:

— Славные детушки мои! Ждут, не дождутся меня, вон как радуются!

Милые мои козлятки,

Как люблю я вас, ребятки!

Велика была радость козы. Только подошла поближе, — что это? Ледяной озноб пробежал по телу, ноги подкосились, помутилось в глазах. Недоброе она в окнах увидела! А может, только показалось? Подошла она к двери и зовет:

Детушки, козлятки,

Отоприте хатку,

Ваша мама пришла,

Молочка принесла,

И еще она несет

Свежей травки

Полный рот,

Чечевицы

На копытце,

Меж рогов

Пучок цветов,

А под мышкой

Мамалыжку.

На ее голос выскочил меньшой, — теперь уже был он и старшим и младшим, — дверь распахнул, бросился к матуш­ке на шею, залился горькими слезами:

— Матушка, матушка! Беда с нами стряслась! Хуже по­жара, хуже потопа!

Повела коза глазами по хате, ужас и трепет охватили ее. Потом пришла немного в себя и спросила:

— Что же случилось, детка?

— Ах, матушка, как ушла ты из дому, немного погодя слышим кто-то в дверь стучит и поет:

Детушки, козлятки,

Отоприте хатку...

— А дальше что?

— Старший братец, по глупости и упрямству, сразу по­бежал отпирать.

— И что же тогда?

— Тогда я живо в трубу залез, средний братец под кваш­ней спрятался, а старший, недолго думая, — дерг засов.

— И тогда?

— Тогда-то беда и стряслась. Волк, наш крестный и твой друг, забежал в хату!

— Кто? Мой кум? Да ведь он шерстью своей поклялся, что детушек моих не тронет!

— Да, матушка, он! Крепко их тронул!

Ну, погоди, проучу я его. Он думает, если у бедной вдовы полон дом детей, то можно над нею издеваться? С ребяток шкуры сдирать? Нет, не уйти ему от расплаты! Ах, он злодей, ах разбойник! А еще зубы скалил, подмигивал мне... Но только не из тех я, что он думает, отроду по чужим огородам не хаживала. Ну, да уж ладно, куманек, я с тобой посчитаюсь! Задумал со мной шутки шутить? Еще пожалеешь об этом!

— Ох, матушка, ох! Не нам его судить! Знаешь ведь по­говорку: с лихим человеком свяжешься, добра не жди.

— Нет, нет, сыночек! До неба высоко, до царя далеко. Са­ма управлюсь. Вот тебе мое слово, сынок: не сдобровать зло­дею! Только смотри, не проговорись кому, чтобы он не прове­дал.

С той поры стала искать случая с кумом расквитаться. Думает-думает — придумать не может, как отомстить ему.

— Кажется, нашла на него управу, — сказала она нако­нец. — Такое ему устрою, что лапы себе кусать будет.

Была перед ее хатой яма глубокая. О ней-то и вспомнила коза.

— В дубильный чан тебя, куманек-волк, не иначе!.. Скоро расплачиваться будешь... А тебе, кумушка-коза, за дело пора приниматься, задал тебе куманек-волк работу!

С этими словами подоткнула она подол, рукава засучила, огонь развела и давай стряпать. Наготовила голубцов, плова, пирогов, куличей на сметане и яйцах и других всевозможных блюд; яму потом углями горящими и гнилушками напол­нила, чтоб тлел под спудом огонь, ветками крест-накрест на­крыла, сверху листьев набросала, а на листья землю посыпала и рогожкой прикрыла. И еще стульчик восковой смастерила для дорогого гостя.

Оставила она стряпню на огне, а сама в лес подалась — волка на праздник звать. Идет по лесу, идет, возле оврага волк ей навстречу выходит.

— День добрый, кума, каким тебя ветром сюда занесло?

— Да будет добрым сердце твое, как добр взгляд. Разве не знаешь, что ветер заносит, куда душа не просит? Побывал, видишь ли, кто-то в моем доме, натворил мне бед!

— А что, кумушка милая?

— Козляток одних застал и растерзал бедняжек! Вот что значит быть вдовой беззащитной!

— Да что ты, кума, говоришь?

— Уже теперь говори-не говори — легче не будет. Отпра­вились они, бедняжки, к господу богу, и надо нам об их душе позаботиться. Вот и решила я по своим силам поминки устро­ить и тебя, куманек, пригласить, чтоб утешил ты меня, бед­ную...

— Охотно, кумушка милая, но охотней к тебе бы на свадь­бу пришел.

— Верю, куманек, да что поделаешь? На все божья воля.

Пошла коза, рыдая, к дому, а волк — за ней, тоже делает вид, что плачет.

— Ах, куманек, куманек, — всхлипывает коза. — Что нам всего дороже, то и теряем!

— Что делать, кума, знали бы мы, какая беда нас ждет, береглись бы наперед. Да не терзайся так, рано или поздно все там будем.

— Так-то так, куманек. Но ведь бедным крошкам моим только бы жить да жить!

— Да, кумушка милая, но, видать, господу богу тоже свежатинка по вкусу.

— Если бы сам господь их к себе прибрал, дело другое... Но так ли это?

— Знаешь, кума, как подумаю... уж не Топтыгин ли к тебе домой пожаловал? Помнится, повстречал как-то я его в малин­нике. Вот, говорит, кабы отдала мне коза сыночка скорняжно­му делу обучать...

Слово за слово, добрались они до кумушкиной хаты.

— Прошу, куманек, — говорит коза, а сама на рогожку восковой стульчик ставит. — Садись, угощайся, чем бог по­слал!

И пододвинула ему полную миску голубцов.

Накинулся волк с жадностью на голубцы. Чав-чав — це­ликом отправляет их в глотку.

— Уж больно, кумушка, твои голубцы хороши!

Сказал — и бух прямо в яму с горящими угольями:

стульчик-то восковой расплавился, а веточки на одном честном слове держались, как раз сколько для гостя требовалось.

— А ну-ка! Теперь отдавай, волк, что съел! С козой тя­гаться вздумал? Коза тебя и доканает!

— Ой, кума, ой, горят мои пятки! Скорее вытяни, душа горит!

— Нет, куманек! Во мне ведь тоже душа горела, когда коз­лятки мои погибли! Богу, говоришь, свежатина по вкусу, а мне по вкусу и те, что постарше, были бы только хорошо поджа­рены. Знаешь, чтобы насквозь огонек их пронял.

— Ой, горю, погибаю, кума! Спасай!

— Что ж, гори, куманек, погибай! От тебя добра не до­ждешься! Пускай же горит на тебе шерсть, которой ты клялся, что детишек моих не тронешь! Помнишь, как клялся, зве­рюга лютый! А ведь сожрал-таки козляток моих!

— Ой, жжет, горит все нутро во мне, кума! Вытащи, сми­луйся надо мной!

— Смерть за смерть, куманек, ожог за ожог! Ведь ишь ты, словечко какое давеча из писания подкинул!

Схватили коза с козленком по охапке сена и в яму на вол­ка бросили. Потом стали камни в него швырять и что под ру­ку попадалось, пока не прикончили. Так-то лишилась коза двух козляток своих, зато и волка, кума своего, утратила! Не велика утрата!

Услыхали все козы в округе про такое дело, взыграло у них сердце! Сошлись они все на большой пир, стали есть да пить, и такое у них веселье пошло, что и не описать...

И я там был, а как время подошло, сел верхом на седло и поведал все, как произошло, потом колесо оседлал, сказоч­ку вам рассказал; а под конец оседлал чечевицу и понес, лю­ди добрые, несусветную небылицу.