В Васлуй брел тихо странник извилистой тропой,

И мучился-терзался он думою такой:

«Длинна моя дорога по родине желанной,

Летел бы я до дому, да наградили раной!»

Мрачнее черной тучи и смерти он бледней,

Рубаха в клочьях — тело виднеется под ней.

Хромая, по дороге шагал бедняк уныло,

Но слава лик усталый сияньем озарила,

И взор его — орлиный, глубокий и живой —

Хранил мерцанье славы, легенды боевой.

Он шел в постолах рваных, в косматой шапке драной,

Но лоб его лучился, как лаврами венчанный,

И на наряде нищем сверкали в ряд четой

«Георгий» русский рядом с румынскою звездой.

Румын шел одиноко, пылали солнцем дали,

Вдруг загремели трубы, мундиры засверкали:

То страннику навстречу, как на лихой парад,

Сверкая синей сталью, шел воинский отряд.

Три русских батальона идут с отвагой гневной,

Спеша сразиться храбро с врагом, с проклятой Плевной.

Их вел полковник бравый, их взглядом ободрял,

И пегий конь горячий под ним вовсю плясал.

Как сердце офицера горело и стучало,

Мечтой он чуял битвы грядущее начало.

И вдруг полковник видит: укрыт густой листвой,

Румын стоит под дубом — усталый, чуть живой.

Как поражен полковник, как он застыл в восторге:

Над сердцем ветерана сверкнул «Святой Георгий»!

Дав знак остановиться, сошел с коня: «Ну что ж,

Ответь мне, незнакомец, откуда ты идешь?»

«Иду из Плевны прямо». — «Ну, как там?» — «Да не худо!»

«А награжден за что ты? Награды-то откуда?»

«Наш государь и царь ваш за дело дали их!»

«За что же?» — «Сам не знаю… в один короткий миг

Флаг захватил я вражий, с турецкого редута,

И в ров свалился, ранен, — был вал насыпан круто!»

«Есть званье?» — «Доробанца…» Полковник руку жмет

Сержанту — и команду гвардейцам отдает:

Три бравых батальона застыли, салютуя

Румыну. Вновь тот ногу поволочил больную.