Говорят, жили когда-то дед да баба; деду сто лет исполнилось, а бабе девяносто. И оба они были белее зимы и пасмурнее ненастья оттого, что детей не имели. Очень уж хотелось иметь им ребенка, хоть одного, ибо дни и ночи напролет проводили они, как сычи, одиноко, даже в ушах от тоски звенело. Да и жили они не бог весть, в каком достатке: лачуга никудышная, рваные тряпки на лаицах (вделанные в пол скамьи-лежанки) ‒ вот и все их добро. А с некоторых пор и вовсе тоска их загрызла, ибо ни одна душа к ним беднякам, как к зачумленным, не заглядывала.

 Однажды вздохнула баба тяжко и говорит деду:

 ‒ Дед, а дед! С каких пор себя помним, никто нас «отцом-матерью» не назвал! Не грех ли этак и жить на белом свете? Потому я так думаю», что в доме, где нет детей, и благословения божьего быть не может.

 ‒ Так-то оно так, баба, да что против воли божьей поделаешь?

 ‒ Верно, старче, твоя, правда. Только знаешь, что я ночью надумала?

 ‒ Буду знать, баба, коли скажешь.

 ‒ Завтра, как день забрезжит, встань и ступай, куда глаза глядят. И кто бы ни вышел первым тебе навстречу, человек ли, змея ли, другая ли тварь какая, клади в котомку и домой неси. Вырастим его, как сумеем, и быть ему нашим дитятком. Дед, которому тоже одиночество опостылело и детей иметь хотелось, стал на другой день чуть свет и с котомкой на палке пошел, как баба сказала...

Идет он, идет по оврагам, пока не набрел на большую лужу, а в луже той свинья с двенадцатью поросятами барахтается, на солнце греется. Приметила свинья деда, захрюкала, прочь побежала, а поросята за ней. Только один, поплоше, сапной, шелудивый весь, увязнув в грязи, на месте остался. Схватил его дед, сунул в котомку, каким был ‒ полным грязи и прочих прелестей ‒ и домой.

«Слава тебе, господи, ‒ думает дед, ‒ что смогу моей бабе утешение доставить. Кто знает, бог ли, черт ли ее надоумил?»

Вернулся дед домой, говорит:

 ‒ Вот, баба, какое дитятко я тебе, принес! Пусть будет жив и здоров?

На славу сынишка, чернобровый, ясноглазый, лучше некуда! Весь в тебя просто вылитый! А теперь готовь корыто и обмой его, как ребят обмывают, потому что, сама видишь, запылился малость малютка...

 ‒ Старче, старче,— говорит баба,— не смейся. Тоже это тварь божья, как и мы. Может, еще и безвиннее нашего. Проворно, словно молодая, приготовила старуха щепок, согрела воду. Была она умелой повитухой, а потому ловко искупала поросенка, каждый его суставчик маслом из плошки смазала, размяла-разгладила, за нос подергала, пощекотала, чтобы от сглаза уберечь, расчесала ему щетинку частым гребнем. Словом, так хорошо старуха за ним ухаживала, что через пару дней от всех его болезней и следа не осталось.

А с отрубей да с очистков стал поросенок поправляться, расти начал прямо на глазах ‒ любо-дорого смотреть!.. Старуха места себе не находит от радости ‒ такой сынок у нее растет: статный, славный, плотненький, как огурчик! И пусть хоть весь свет говорит, что урод он, да и нахал порядочный, она все будет на своем стоять ‒ ребенок как ребенок, и другого ей не нужно! Одно лишь огорчало старуху: как ни старалась, не могла добиться от него заветных слов ‒ «батюшка» и «матушка»...

Собрался как-то старик в город на базар купить кое-чего.

 ‒ Не забудь, старый, ‒ наказала старуха, ‒ сладких рожков нашему сыночку купить. Уж очень он, малютка, их любит!

 ‒ Ладно, старая, куплю! ‒ отозвался старик, а сам подумал: «Будь моя воля ‒ накормил бы я тебя, свинячье отродье! Житья от тебя не стало! Самим едва на хлеб да на соль хватает, а тут еще тебе лакомства покупай!.. Согласился я старухе потакать, а теперь хоть из дома беги!..»

Долго ли, коротко, сходил старик на базар, купил, чего надобно, а как домой воротился, старуха его спрашивает, по обычаю своему:

 ‒ Что, старче, в городе разузнал?

 ‒ А что я там мог разузнать, старая? Принес весть одну, не очень- то добрую: царь собирается дочку свою замуж выдавать...

 ‒ Чем же не добра эта весть?

 ‒ А ты погоди малость! Это еще не все! Я там такое услышал ‒ волосы дыбом встали!.. Вот доскажу все до конца ‒ и у тебя, старая, сердце сожмется!..

 ‒ Это почему же, старче? Чур, меня от беды!..

 ‒ А вот слушай, почему... Объявили царские гонцы по всему белу свету, что любой, кто построит от своего двора до царского дворца мост золотой, самоцветами выложенный, и чтобы по обеим сторонам моста деревья росли, а на деревьях бы птицы пели невиданные, ‒ получит в жены царевну и полцарства в придачу. Но кто к царевне посватается, а мост, такой, как сказано, построить не сумеет, ‒ головы лишится!.. И много, говорят, приходило с тех пор царевичей да королевичей из бог весть, каких царств-государств, да ни один из них не сумел наказ исполнить. А наш царь как порешил, так и делает: всем им головы рубит без всякой пощады. Весь народ плачет от жалости! Что теперь скажешь, старая? Добрую я весть принес? Да еще, говорят, царь даже заболел с досады!..

 ‒ Ох, старче! У царей болезни, что у нас с тобой здоровье! А вот царевичей-королевичей, о каких ты рассказал, ‒ так жалко, что сердце разрывается! А того пуще ‒ их матерей жаль! Хорошо, что наш говорить не умеет. Уж ему-то не придет в голову такая блажь, как тем царевичам!..

 ‒ Хорошо-то оно хорошо, старая, только еще лучше было бы, ежели у кого-нибудь нашелся бы сын такой, что и мост бы построил, и царевну в жены взял! Дело это ‒ боже ты мой, какое трудное, знаю! Зато и слава великая ‒ на весь белый свет!..

Пока старики между собой разговаривали, поросенок лежал на подстилке под печкой, задрав вверх свой пятачок, глаз с них не сводил, слушал в оба уха, о чем говорят, и только похрюкивал время от времени.

 Разговаривают старики и вдруг слышат из-под печки:

 ‒ Батюшка! Матушка! Я мост построю!..

Старуха с ног свалилась от радости. А старик подумал, что это черт над ними подшучивает. Изумился он, испугался. Оглядел всю хижину, никого не увидел. Тут поросенок снова заговорил:

 ‒ Не бойся, батюшка, это я!.. Подними лучше матушку да ступай к царю. Скажешь, что я берусь тот мост построить!..

 ‒ Да разве ты сумеешь, сынок?

 ‒ Это уж, батюшка, не твоя забота! Ты только сходи к царю да перескажи ему мои слова...

 Старуха уже пришла в себя. Поцеловала поросенка и говорит:

 ‒ Сыночек мой милый! Не подставляй голову под топор! Не оставляй нас без всякой опоры, среди чужих людей! Не разбивай нам сердце!

 ‒ Не тревожься обо мне, матушка! Жив я буду ‒ не помру. Ты еще узнаешь, кто я такой!..

Старику сказать было нечего. Расчесал он покрасивее бороду, посох свой взял, вышел из дома и пошагал к царю.

Придя в столицу, он прямо в царский дворец направился. Увидел его один из стражей и спрашивает:

 ‒ Чего тебе, старик, надобно?

 ‒ Царь мне нужен. Мой сын берется мост построить.

 Страж, зная о царском приказе, без лишних слов повел старика и пред царские очи представил. Глянул царь на старика и спрашивает:

 ‒ Чего тебе, старик, надобно?

 ‒ Здравия желаю, пресветлый и могучий царь-государь! Прослышал мой сын, что есть у тебя дочка на выданье и послал меня к твоему царскому величеству просватать ее!.. И еще он сказал, что берется мост построить...

 ‒ Что ж, старик, пусть построит, коли может. Дочку и полцарства ему отдам... А коли не построит... Слышал, наверное, как я с другими женихами расправился? А они ведь породовитее твоего сына! Коли подходят тебе мои условия, ступай, приведи его. А нет ‒ убирайся отсюда и выкинь дурь из головы!..

 Выслушал старик царя, земной поклон отвесил, вышел из дворца и побрел восвояси. Придя домой, пересказал сыну слово царское. Обрадовался поросенок, стал по хижине скакать, под лавки нырять, миски-плошки ронять. Потом стал старика торопить:

 ‒ Идем скорее, батюшка! Покажешь меня царю!

Заохала старуха, запричитала:

 ‒ Видать, не будет мне счастья на этом свете! Кормила сыночка, растила, от всех бед оберегала, а ныне, чует сердце, потеряю его!.. Так плакала, что даже обморок с ней от горя приключился. Надел старик кушму (молдавскую смушковую шапку), на самые уши нахлобучил, посох взял, за дверь вышел и позвал:

 ‒ Айда, сынок! Приведем твоей матушке невестку! Поросенок на радостях еще разок подо все лавки поднырнул и за стариком припустился. Бежит, повизгивает, рылом в землю тычется, как и положено свинячьему отпрыску. Так и подошли они к воротам дворца царского. Увидели их стражи, переглянулись между собой, засмеялись.

 ‒ Это кто же с тобой, старик? ‒ спросил один из стражей.

 ‒ А это ‒ мой сын. Тот самый, что взялся мост для царя соорудить.

 ‒ Господь с тобой, старик! ‒ вступил в разговор другой страж.

 ‒ Либо умом бог тебя обидел, либо жизнь тебе надоела!

 ‒ Что кому на роду написано, то и сбудется. Двум смертям не бывать ‒ одной не миновать...

 ‒ А ты, старик, видать, смерть свою днем с огнем ищешь!

 ‒ А тебе какое дело? ‒ рассердился старик. ‒ Ступай-ка лучше да поведай царю, что мы пришли!

Снова переглянулись стражи, плечами пожали. Один из них к царю поспешил, оповестить, что, дескать, сват пришел, жениха привел... Призвал их царь пред свои очи. Как вошли они в палаты царские, поклонился старик земным поклоном и скромненько у двери встал. А поросенок по коврам забегал, захрюкал, все углы обнюхал. При виде такого невежества и смешно царю стало, и зло его разобрало.

 ‒ Ты, старче, ‒ говорит, ‒ когда к нам прошлый раз приходил, вроде в своем уме был. А теперь что тебе в голову взбрело? Поросенка с собой приволочь!.. Это кто ж тебя подучил над нами, над самим царем шутки шутить?!

 ‒ Упаси господь, ваше царское величество! И в мыслях у меня, старика, такого не было! Это, прощения прошу, сынок мой. Я тебе про него говорил, пресветлый царь. Он, ежели помнить изволишь, меня к твоему царскому величеству сватом посылал!

 ‒ Неужто он мне мост построит?!

 ‒ А в этом мы, ваше царское величество, на бога надеемся!

 ‒ Так вот тебе мой сказ забирай своего свиненка и ступай вон! И ежели завтра к утру мост готов не будет ‒ смотри, старик! Голова твоя там будет, где теперь пятки обретаются!.. Понял?!

 ‒ Бог всевышний милостив, царь-государь! А уж коли мы царскую твою волю выполним, в чем не моги сомневаться, присылай царевну к нам домой! С этими словами поклонился старик царю, как обычай велит, поросенка забрал и отправился восвояси. А следом ‒ солдаты. Им царь приказал стеречь старика до завтра да выведать, что он за птица за такая, потому как неслыханная старикова дерзость много пересудов вызвала, и во дворце, и в округе много было смеха. К вечеру добрались старик с поросенком до своей хаты.

Старуху в дрожь от страха бросило.

 ‒ Ох, горе мне! ‒ запричитала она. ‒ Что за напасть ты в наш дом привел, старый?.. Солдат мне только не хватало!...

 ‒ Не тебе, старая, говорить, не мне слушать! Это ‒ твоих рук дело! В твою дурную голову пришло, чтобы я по оврагам пошел, тебе приемыша нашел! А теперь сам вон, в какой переплет попал! Солдат-то не я привел ‒ они меня! И голове моей, видать, суждено завтра утром с плеч слететь!..

А поросенок знай себе по хате шастает, углы обнюхивает, ищет чего бы съесть. И никакого-то ему дела нет до беды, что он на старика навлек. Бранились старик со старухой, бранились, потом угомонились да спать легли. Тогда поросенок потихонечку-полегонечку на лавку забрался, бычий пузырь из окошка пятачком выдавил, пятачок свой наружу выставил и вдруг ‒ как дыхнёт из обеих ноздрей сразу! Два огромных клуба огня вырвались из хижины и понеслись прямо к палатам царским! В тот же миг мост был готов ‒ точь-в-точь такой, как царь велел! А убогая хижина тут же во дворец превратилась ‒ краше царского! Пробудились старик со старухой, а на них одеяния царские, парчовые. А в палатах полно добра всякого ‒ все тут есть, что только есть на свете! Поросенок по коврам мягким катается, нежится, забавляется! А в это время ‒ шум и гам по всему царству, толки да пересуды! Сам царь и все его советники при виде дива-дивного перепугались до нельзя! Опасаясь, как бы беды, какой не приключилось, собрал царь совет, порешил выдать дочь за старикова сына и послать ее к жениху немедля. Ибо хоть и был царь царем, но и он, как все другие, ничего кроме страха сейчас не испытывал! Свадьбу справлять не стали ‒ с кем справлять-то? Привезли царевну к жениху. Очень ей палаты по вкусу пришлись и свекор со свекровью. А когда вышел к ней жених, она так и застыла на месте! Но немного спустя, пожала плечами и говорит сама себе:

 ‒ Ежели это угодно батюшке с матушкой и господу богу ‒ пусть так и будет! И принялась хозяйничать на новом месте. Днем поросенок шастал, по своей привычке, повсюду, углы обнюхивал, а как только свечереет, ‒ из шкуры своей вылезал и оборачивался раскрасавцем-царевичем! Прошло совсем немного времени, привязалась к нему царевна и не скучала уже, как прежде. Неделя пролетела, другая ‒ соскучилась царевна по своим родным и отправилась к ним в гости. Мужа дома оставила ‒ не показывать же его людям!.. Царь с царицей едва завидели дочку ‒ великою радостью обрадовались. Стали о молодом муже расспрашивать, о житье в чужом доме. Она что знала ‒ рассказала.

 ‒ Смотри, доченька, ‒ говорит царь, ‒ как бы тебя черт не дернул глупость, какую выкинуть! Большая может беда приключиться. Чует мое сердце ‒ муж твой могуществом обладает неимоверным, разуму нашему недоступным, ибо творит такое, что превыше сил человеческих!.. Потом обе царицы ‒ молодая и старая ‒ в сад гулять пошли. И тут царица-мать совсем другой совет дала дочке:

 ‒ Что за жизнь у тебя, доченька, коли ты с мужем не можешь на люди показаться? Вот что я тебе скажу: выбери время подходящее, когда печь хорошо разгорится, а муж твой уснет крепко, возьми шкуру поросячью и кинь в огонь, чтобы дотла сгорела. Вот он и избавится от шкуры!

 ‒ Хорошо ты придумала, матушка! Как же я сама не догадалась?.. Вернулась царевна к вечеру домой из гостей, велела большой огонь в печи развести, а когда муж заснул, взяла его шкуру и в огонь бросила. Затрещала щетина, свернулась шкура, как шкварки на сковороде сворачиваются, и в пепел обратилась... Такой тут смрад по дворцу пошел, что муж царевнин тут же проснулся, охваченный страхом, вскочил на ноги и в тоске к печке бросился.

Увидел, какая случилась беда, заплакал и говорит:

 ‒ Глупая ты, глупая! Что наделала?! Коли тебя кто подучил ‒ зло тебе причинил, а коли сама до такого додумалась ‒ большую беду нажила на свою голову!..

В тот же миг железный обруч туго-натуго перепоясал ее стан, а муж сказал ей:

 ‒ Сей обруч только тогда спадет с тебя, когда коснусь я стана твоего моей десницей, и лишь тогда сможешь ты разродиться младенцем, коего носишь! За то тебе наказание такое, что послушалась ты дурного совета, стариков моих несчастными сделала, на меня беду навлекла, да и на себя тоже! Коли появится когда-либо нужда во мне, знай ‒ зовут меня Фэт-Фрумос, а искать меня надобно в Ладан-монастыре! Едва договорил Фэт-Фрумос ‒ страшный вихрь поднялся, налетел смерч, и унес его с глаз долой. В тот же миг исчез мост волшебный, словно его никогда и не было, а дворец, где старики с молодухой остались, со всеми богатствами, что были в нем, снова стал хатой-развалюхой, как и раньше. Увидев, какая беда стряслась, глянули старики на сноху, заплакали, стали ее бранить-корить, гнать из дома на все четыре стороны ‒ не можем мы теперь, мол, тебя при себе держать... Помертвела царевна от горя да обиды, но что ей делать было? К отцу-матери возвращаться? Гнева отцовского боялась она да хулы людской. Тут оставаться? Жить ей не на что, да старики попреками замучают. И решилась она пойти по белу свету мужа искать. А решившись, пошла, сама не зная куда, на помощь господню уповая. Шла она шла, все дальше, шла целый год по пустыням бесплодным, набрела на место дикое, неведомое и увидела перед собой хижину покосившуюся, седым мохом поросшую. Многие века-столетия над той хижиной пролетели... Постучала царевна в ворота, старушечий голос услышала:

 ‒ Кто там?

 ‒ Странница. Заблудилась я...

 ‒ Коли с добром пришла ‒ проходи в келейку. Коли со злом ‒ ступай себе мимо. Есть у меня Пес-стальные зубы. Спущу его ‒ в клочья порвет!

 ‒ С добром я, бабусенька!

Открыла старуха ворота, пустила царевну.

 ‒ Каким ветром привело тебя, внученька? ‒ спрашивает. ‒ Как смогла ты добраться до этих мест? Сюда ведь и птица божья не залетит, не то, что человек!.. Тяжко вздохнула царевна:

 ‒ Грехи мои привели меня сюда, бабуся. Ищу я Ладан-монастырь, да в каком краю стоит он ‒ не ведаю!

 ‒ Видать, чуток счастья еще есть у тебя, коли ты на меня набрела!

 Ведь я ‒ святая Середа! Может, слыхала?

 ‒ Слыхать-то я слыхала, бабуся, а вот что вы на этом свете живете ‒ никогда бы не подумала!

 ‒ Вот видишь? А ты еще на судьбу жалуешься! Кликнула святая Середа громкий клич и тут же со всего ее царства собрались твари живые ‒ все, сколько их было. Спросила их хозяйка о Ладан-монастыре, но даже названия такого никто не слыхивал! Огорчилась святая Середа, да что поделаешь. Дала она царевне просфоры кусок да вина глоток ‒ подкрепиться на дорогу. А еще дала веретено золотое, что само пряжу прядет.

 ‒ Прибереги на худой случай ‒ пригодится! ‒ сказала ласково и направила гостью к старшей сестре своей ‒ святой Пятнице. Снова пустилась царевна в дальний путь. Целый год брела по местам диким, неведомым и с большим трудом добрела до святой Пятницы. Там все так же получилось, как и у святой Середы. Дала святая Пятница гостье в дорогу просфоры кусок да вина глоток, а еще дала мотовильце золотое, что само пряжу наматывает. Ласковым кротким словом напутствовала и к старшей сестре направила, ко святой Субботе. В тот же день отправилась царевна в путь-дорогу и опять целый год шла через места еще более дикие и страшные, чем прежде. Она уже три года в тягости была и едва добрела до святой Субботы.

Приняла ее святая Суббота так же радушно, как и сестры, пожалела бедняжку убогую. Крикнула, что было мочи, и тотчас же собрались все твари живые ‒ земные, водяные, летающие. Попросила их святая Суббота ‒ где, мол, в каком краю Ладан-монастырь стоит? И все твари ответили в один голос, что, мол, видом не видывали, слыхом не слыхивали. Вздохнула тогда святая Суббота от самой глубины души, поглядела в печали на несчастную странницу и молвила:

 ‒ Видать, сильно прогневала ты господа, внученька, либо заклятье крепкое на тебе лежит, коли не можешь ты найти, чего ищешь! Ведь тут ‒ конец света, а что дальше делается, даже мне не ведомо, и пройти туда ни тебе, ни другому кому ‒ невозможно... И вдруг приковылял, невесть откуда, хромой жаворонок. Идет ‒ на одну ножку припадает. Предстал жаворонок пред святой Субботой, а та спрашивает :

 ‒ Не ведаешь ли, жаворонок, где Ладан-монастырь стоит?

 ‒ Как же мне не ведать, хозяйка? Я туда по своей воле летал, там и ногу сломал!

 ‒ Коли так ‒ немедля веди эту странницу, доставь туда, во что бы то ни стало и научи, как ей там быть! Жаворонок вздохнул и сказал смиренно:

 ‒ Далек будет наш путь и труден, но услужу тебе, хозяин, с радостью!.. Дала тогда святая Суббота царевне просфоры кусок и вина глоток ‒ подкрепиться перед дальней дорогой в Ладан-монастырь. А еще дала она ей поднос золотой, золотую наседку, самоцветами усыпанную, с золотыми же цыплятами ‒ при нужде, мол, пригодится. А потом передала царевну на попечение жаворонку. Захромал-заковылял жаворонок, а царевна ‒ за ним. Так они и шли ‒ то жаворонок пешком, а царевна на нем верхом, то царевна пешком, а жаворонок на ней верхом. А когда выбивалась из сил царевна и ни пешком, ни верхом идти не могла, ‒ сажал ее жаворонок к себе на крылья и по воздуху нес. Целый год шли они, всякие невзгоды терпели, одолевали горы высокие да моря глубокие, леса дремучие да пески горючие. И повсюду кишмя кишели драконы, змеи-аспиды, василиски, взглядом убивающие, гидры двадцати четырехглавые, всякие иные чудища-страшилища, коим несть числа. Кругом пасти разверстые ‒ того и гляди проглотят! До того все они алчны, до того коварны и свирепы ‒ ловами не расскажешь! После трудов тяжких, опасностей несчетных, достигли они, наконец, пещеры. Тут жаворонок снова посадил царевну на крылья свои, коими едва шевелил от усталости, полетел, и очутились они в мире ином, неописуемом ‒ рай, да и только!

 ‒ Вот он ‒ Ладан-монастырь! ‒ сказал жаворонок. ‒ Тут живет Фэт-Фрумос, кого ты искала так долго. Погляди, ‒ не узнаешь ли чего-нибудь, что раньше видела? Царевна, хотя в глазах у нее рябило от окружающего великолепия, пригляделась и узнала мост волшебный, какого краше на всем свете нет, и дворец, в каком так мало прожила она с Фэт-Фрумосом. Узнала и заплакала от радости.

 ‒ Погоди, не спеши радоваться! Ты пока еще чужая здесь и не всех еще опасностей избежала, ‒ сказал жаворонок. Показал он царевне колодец, куда должна она приходить три дня кряду, рассказал, с кем повстречается у этого колодца и о чем разговор пойдет, что должна она сделать с веретеном, мотовильцем, с золотыми наседкой и цыплятами, полученными в дар от святых Середы, Пятницы и Субботы. Потом распрощался жаворонок со спутницей, его попечениям вверенной, и стрелой полетел домой ‒ побоялся, что и вторую ногу сломает. Обездоленная царевна проводила жаворонка взглядом, полным тоски, и побрела к колодцу. У колодца достала она перво-наперво из захоронки веретено золотое и присела отдохнуть. Спустя немного времени ‒ служанка по воду пришла. Увидела странницу и веретено золотое, что само пряжу прядет из золотой кудели, а каждое волоконце в той кудели тоньше человеческого волоса в тысячу крат. Увидела и побежала к хозяйке своей про этакое чудо рассказать. А хозяйка ‒ смотрительница во дворце Фэт-Фрумоса ‒ ведьмой была. От ее проделок сам Сатана поседел. Своими чарами умела она воду в камень обращать, и все уловки нечистой силы были ей ведомы. Одного лишь не умела ведьма ‒ в мысли человеческие проникать. И вот это исчадие ада, едва услышав про веретено золотое волшебное, погнало свою служанку звать поскорее странницу во дворец. Пришла царевна, а ведьма ей:

 ‒ Наслышана я, что веретено у тебя золотое есть ‒ само вертится, само пряжу прядет. Не продашь ли мне его? Много ли запросишь?

 ‒ Даром бери, ‒ отвечает царевна. ‒ Только позволь мне ночь провести в тех покоях, где твой государь почивает.

 ‒ Почему ж не позволить? Давай сюда веретено золотое и жди здесь, пока царь с охоты вернется. Отдала царевна веретено и ждать принялась. А щербатая ведьма знала царев обычай ‒ еженощно перед сном кружку сладкого молока выпивать. На сей раз такое она молочко приготовила, чтобы спал царь без просыпу до самого утра. Вот вернулся царь с охоты, лег в постель, а ведьма молоко ему прислала. Выпил он и тут же уснул мертвым сном. Тогда позвала ведьма странницу, как договорено, было, в покои царские и там оставила.

 ‒ Сиди тут, пока не приду за тобой! ‒ прошептала она. Ведьма шепотом говорила и на цыпочках ходила не потому, что боялась, как бы царь не услышал. Боялась она, что услышит ее верный царев слуга, с кем царь на охоту каждый день ездит. Лишь только вышла, чертова баба за порог, бросилась несчастная царевна на колени перед мужем своим и заплакала слезами горькими:

 ‒ Фэт-Фрумос, Фэт-Фрумос! Протяни десницу, коснись стана моего, дабы спало с меня заклятие, рассыпался обруч, и могла я тебе сына родить! Рыдала бедняга всю ночь напролет и понапрасну: не слышит царь, словно его и на свете нет. Едва развиднелось ‒ ведьма пришла. Хмурая ‒ туча тучей. Взашей чужестранку вытолкала и строго-настрого наказала убираться со двора на все четыре стороны. Снова побрела к колодцу царевна горемычная. Не на такой исход она рассчитывала!.. У колодца достала она мотовильце золотое. Опять пришла по воду служанка. Увидела диво дивное и бегом к хозяйке кинулась ‒ поведать, что у странницы, дескать, вчерашней есть мотовильце золотое, само пряжу мотает, чудеснее оно и краше того веретена. Снова послала алчная баба служанку за странницей, тою же хитростью завладела мотовилом золотым, а на утро прогнала странницу из покоев царских и со двора. Только на сей раз, верный царев слуга догадался, что у царя в опочивальне делается, сжалился над несчастной чужестранкой и порешил открыть своему господину глаза на ведьмины проделки. Когда поднялся царь ото сна и на охоту отправился, пересказал ему слуга, ничего не пропустив, все, что две ночи подряд в царской опочивальне творилось. Выслушал царь верного слугу своего, встрепенулось сердце вещее. Потупил он очи долу и заплакал. Пока проливал Фэт-Фрумос слезы горькие, изгнанная жена его сидела, терзаясь у колодца. Теперь извлекла она на свет божий последнюю надежду свою ‒ поднос и золотую наседку с цыплятами. Сидит она возле колодца, а бог снова служанку принес. Завидев чудо расчудесное, набрала служанка поскорее воды и к хозяйке помчалась:

 ‒ Ох, господи!.. Хозяюшка! Что я видела!.. У той, у убогой, появился теперь поднос золотой, а на нем ‒ золотая наседка с цыплятами! Красота такая ‒ глаз не оторвать!.. Услышала зловредная баба про новое диво и тот же час послала служанку за странницей, а сама подумала:

 ‒ Нет, не проглотить ей того, на что рот разевает!.. А когда пришла чужестранка, ведьма, тою же хитростью, наложила лапу на поднос золотой, на золотых наседку с цыплятами. Вернулся царь под вечер с охоты. Принесли ему, как всегда, молока кружку, а он и говорит себе:

 ‒ Не стану я это молоко пить!..

Как сказал, так и сделал: молоко выплеснул, а сам в постель лег и тут же спящим притворился. Понадеялась ведьма на силу зелья своего, поверила, что царь и впрямь уснул, привела царевну в опочивальню, как и в те ночи, приводила, и оставила там. Упала царевна на колени у ложа мужа своего, разрыдалась и заговорила сквозь слезы:

 ‒ Фэт-Фрумос, Фэт-Фрумос! Пожалей две душеньки невинные, кои вот уже целых четыре года маются, муки страшные терпят! Коснись десницей стана моего, дабы рассыпался обруч, и родила я тебе сына! Нет больше сил моих переносить такие страдания! Высказала она все это, а Фэт-Фрумос, словно во сне, протянул к ней свою правую руку. Едва коснулся он стана жены своей ‒ данг! ‒ рассыпался обруч железный и разрешилась царевна от бремени, не испытав никакой боли!.. Тут и поведала царевна мужу обо всем, что довелось перетерпеть ей. Встал тогда Фэт-Фрумос с постели среди ночи, всю дворню на ноги поднял и повелел привести к нему ведьму со всеми сокровищами, что она обманным путем у жены его выманила. Еще повелел он вывести из конюшни кобылицу необъезженную и мешок с орехами принести. В тот мешок ведьму посадить, мешок кобылице к хвосту привязать и кобылицу вскачь погнать. Как велено, так и было сделано. Пустилась кобылица вскачь. Где орех из мешка выпадал, там и от исчадия адова кусок отваливался, а совсем оторвался мешок, и голова ведьмина раскололась, как горшок!.. А ведьма и была той самой свиньей, что с поросятами в луже барахталась. От нее Фэт-Фрумос к старику попал, как сказано, было. Волховством бесовским превратила она Фэт-Фрумоса, господина своего, в поросенка дрянного ‒ хилого да шелудивого. Для того она его превратила, чтобы женить на одной из одиннадцати своих дочерей, тех, что следом за ней из лужи от старика убежали. За это и предал ее Фэт-Фрумос столь страшной казни. Слугу же своего верного одарил по-царски и до конца дней его от себя не отпускал. Вспомните теперь, люди добрые, что когда брал Фэт-Фрумос царевну себе в жены, никакой свадьбы у них не было. А тут уж они свадьбу справили, да и крестины заодно. Да так, как никто в целом свете никогда не справлял, и думаю я, никогда не справит... Стоило Фэт-Фрумосу лишь помыслить ‒ явились к ним царевнины батюшка с матушкой и старик со старухой, снова в наряды царские облаченные. На самом почетном месте посадили их... Великое множество гостей собралось на веселый и богатый пир. Три дня пировали и три ночи, а коли не перестали ‒ то и по сей час пируют...