Детушки, козлятки,

Отоприте хатку...

— Слышите? — говорит старший. — А то заладили одно; не матушка это, не матушка. Кто же? Тоже ведь уши и у ме­ня. Пойду отопру.

— Братец! Братец! — снова закричал младший. — Послу­шай меня. Мало ли кто придет и споет:

Скорее откройте,

Пришла ваша тетя!

Что же, вы и тогда отпирать будете? Вы же знаете, что наша тетушка умерла давным-давно, и косточки, верно уж, сгнили.

— Ну что, разве не говорил я? — рассердился старший,

— Хорошее дело, когда яйца курицу учат. Станем мы матушку столько времени за дверью держать! Нет, пойду и отопру...

Младший тогда проворно юркнул в печную трубу, ногами в шесток уперся, носом в сажу уткнулся, молчит, как рыба, дрожит со страху как осиновый лист. Средний тоже — прыг под квашню; съежился в комок, как мог. Молчит, как земля, с перепугу шерсть на нем дыбом: кто бежит — не герой, зато живой! А старший у двери стоит: отпереть — не отпереть? Все-таки отодвинул засов. И кого же он видит? Да разве успе­ешь разглядеть, когда у волка в животе урчит и глаза с голо­духи сверкают. Недолго думая, впился зубами козленку в гор­ло, голову оторвал и так его живо сглотнул, будто на один зуб ему было. Облизнулся потом и стал по хате шарить, при­говаривая:

— Почудилось мне, что ли, или и впрямь я несколько го­лосом тут слышал? Да что-то, словно сквозь землю провалились... где они, где?

Заглянул туда, заглянул сюда — нет козлят, да и только!

— Чудеса в решете! Что же мне делать-то? Впрочем, не­куда спешить... Лучше присяду вон там, дам отдохнуть ста­рым костям...

Кряхтя и охая, уселся кум на квашню. Сел, и то ли кваш­ня скрипнула, то ли кум чихнул, только козленок под кваш­ней не стерпел. Видать, нелегкая толкнула:

— На здоровье, крестненький!

— Ах, ты... ах ты, проказник! Вот где пристроился? Иди, дорогуша, к крестненькому, он тебя расцелует!

Приподнял квашню, вытащил козленка за уши, и только пух пошел от бедняги! Как говорится: сам на себя беду на­кликал.

Пошарил-пошарил волк по хате, авось еще что-нибудь най­дет, но больше ничего не нашел: потому что меньшой козле­нок сидел смирнехонько, молчал как рыба. Видит волк, что нечем больше поживиться, другое задумал: выставил в окош­ках козлиные головы с оскаленными зубками, словно смеют­ся; после вымазал стены кровью, чтобы еще больше козе насолить, и пошел восвояси. Как только убрался разбойник, младший козленок выскочил из трубы и засов задвинул. Шерсть стал на себе рвать, горько, горько братцев оплакивать:

— Милые братцы мои! Кабы не послушались волка, не съел бы он вас! А бедная матушка и не знает, какая с вами беда стряслась!

Плачет-убивается, чувств едва не лишился.

Но что тут поделаешь? Не его вина, что вышла братьям глупость боком. А пока он стонал да плакал, коза домой спе­шила, еду козлятам несла, запыхалась. Подошла к хате, а из окон на нее две Головы глядят:

— Славные детушки мои! Ждут, не дождутся меня, вон как радуются!

Милые мои козлятки,

Как люблю я вас, ребятки!

Велика была радость козы. Только подошла поближе, — что это? Ледяной озноб пробежал по телу, ноги подкосились, помутилось в глазах. Недоброе она в окнах увидела! А может, только показалось? Подошла она к двери и зовет:

Детушки, козлятки,

Отоприте хатку,

Ваша мама пришла,

Молочка принесла,

И еще она несет

Свежей травки

Полный рот,

Чечевицы

На копытце,

Меж рогов

Пучок цветов,

А под мышкой

Мамалыжку.

На ее голос выскочил меньшой, — теперь уже был он и старшим и младшим, — дверь распахнул, бросился к матуш­ке на шею, залился горькими слезами: